Наверное, я хочу сказать еще пару вещей. Важных.
Что касается того, что-де людей, расстрелявших карикатуристов, спровоцировали, карикатуристы знали, на что шли, могли бы и отступиться, и не рисовать.
Нет, не могли. Ну, как... по-человечески - могли, с профессиональной точки зрения - не могли.
Профессия журналиста - писать вещи, которые иногда доставляют людям вред. В основном - моральные страдания, иногда - финансовый или репутационный ущерб, если это интересно его аудитории. И это профессия опасная, за то, что человек делает ее хорошо, его редко уважают, еще реже любят и иногда убивают.
В прошлом году убито 60 журналистов. Как минимум. Речь именно о людях, которых убили при исполнении обязанностей. С 2011 года 79 журналистов убито в Сирии. Что они, не знали, что такое Сирия? Они не понимали, где и о чем они собирали информацию? 43 из них - видеооператоры, что, они не понимали, что делают, когда ходят там с камерами? Все они прекрасно понимали. А из-за специфики работы (ну, если ты не в Сирии, там все более-менее сразу понятно) никогда не знаешь, на какой твоей публикации что-то кончится, а что-то нет.
Стефана Шарбоннье пытались убить и раньше, в 2011 году, когда кинули бутылку со взрывной смесью в штаб-квартиру издания. Потом арестовали человека, собиравшегося отрезать Шарбоннье голову. Аль-Каида объявила на него охоту в 2013 (за другую карикатуру на Мухамеда). Чего этот человек, по-вашему, не понимал? Все он понимал. "У меня нет детей, нет жены, нет машины, нет долгов, и, как бы претенциозно это не звучало, я предпочту умереть стоя, чем жить, стоя на коленях." У него была женщина, Жаклин Боуграб (скорее всего ее фамилия, Bougrab, читается иначе - это же французский!), женщина, родившаяся у мусульманина, натурализовавшегося во Франции, бывший министр по делам молодежи и общественности французского правительства - она не понимала? Все она понимала, и теперь говорит, что просила его уехать из Франции. Он отказался.
У него было желание сказать что-то, что он думает, и он говорил что-то, что он думает. Журнал - всегда высказывание в первую очередь редактора, и это было высказывание. Это было скандальное высказывание, высказывание без оглядки на личности и правила приличия, его обещали убить за это высказывание, его убили за это высказывание. Закономерно.
Он не был современным интернет-троллем, который считал, что он укрылся за удобной стенкой монитора, и поэтому может сказать кому угодно любую гадость, и ничего ему не будет, и никто его не найдет, нечестно его таким представлять. Те, кого не убивают за то, что они сказали кому-то что-то неприятное - это мы, а не журналисты. Это мы говорим гадости про, например, Стефана Шарбоннье, и не думаем, что кто-то придет к нам в дом и расстреляет нас из автоматов. Если у него и были такие мысли в начале его карьеры, то уж в 2011 году его иллюзии рассеялись. Он печатал карикатуры, ни от кого не прятался, кто угодно мог его найти, его обещали найти, его нашли, его убили. Just as planned.
Журналистов убивают. За что угодно, за то, что они мудаки, за то, что они пишут не то, не там, не тогда и не затем, зачем надо. Не важно. Их убивают за то, что они хорошо делают свою работу. Их убивают тем чаще, чем ярче они свою работу делают. Иногда они умирают в собственой постели, приняв хорошую дозу галлюциногенов и сняв отчет на камеру, но перед этим эти же люди ездят с Ангелами Ада (что, они не знали, что такое Ангелы Ада?), пишут об Ангелах Ада книгу, и Ангелы Ада говорят, что этого мудака они не тронут, потому что он написал одну только правду. Хотя Хантер С. Томпсон был далек от эталона морали.
Это актуальная социальная журналистика. Она ненавидит это здесь, и это ненавидит ее здесь в ответ. Мы - это "это". Она ненавидит нас, мы ненавидим ее.
Поэтому она нуждается в нашей защите. Именно потому, что они знают, что делают, и продолжают это делать. Потому что если Первая Поправка защитит Ларри Флинта, то она защитит каждого из нас, потому что он - крайний случай. Потому что если мы хотим жить даже не хорошо, нет - если мы хотим жить прилично, нужны мудаки, которые говорят то, что нам не нравится, и не боятся за свои слова ответить.
Гребанный Стефан Шарбоннье не мог или не хотел ответить за свои слова методом расстрела человека, который пришел его убивать. Он говорил, что определенная доля населения может высказаться только автоматной очередью, плетьми, терактами, и не желает высказываться иначе. С его точки зрения, единственная верная тональность общения с этими людьми - издевка. Издевка такая, чтобы нанести им серьезную душевную травму. Он был прав, он ее нанес, его за это убили. Все. Художественные качества того, что он публиковал, с этого момента не имеют никакого значения. Они вообще имеют значение только в теплом салоне, где утонченные дамы и господа будут открывать журнальчик и кривиться - "какая пошлость".
Я не уверен, что сам Шарбоннье бы меня за это одобрил. Но если в моей картине мира есть мученики, то он - гребанный мученик. Он, а равно его коллеги, умерли за свое право говорить то, что считают нужным, вопреки требованию людей с автоматами.
Вашу мать, это заслуживает по крайней мере уважения.